Специально для портала «Перспективы»
Бызов Леонтий Георгиевич – старший научный сотрудник Института социологии РАН, кандидат экономических наук.
«На процессы, протекающие в постсоветской России, можно взглянуть с разных точек зрения. Для одних они, в первую очередь, ‒ переход от авторитарной политической системы к современной демократической. При этом констатируется стагнация или даже срыв демократических реформ. Для других ‒ это экономическая модернизация, формирование современной рыночной экономики, допускающей на определенном этапе черты политического авторитарзма. Они видят поступательное, хотя и с откатами назад, движение, адаптацию общества к рынку. Для третьих, чей голос стал особенно слышным в последние год-полтора, это ‒ возвращение к историческим российским ценностям и традициям, поиск "духовных скреп".»
На процессы, протекающие в постсоветской России, можно взглянуть с разных точек зрения. Для одних они, в первую очередь, – переход от авторитарной политической системы к современной демократической. При этом констатируется стагнация или даже срыв демократических реформ. Для других – это экономическая модернизация, формирование современной рыночной экономики, допускающей на определенном этапе черты политического авторитарзма. Они видят поступательное, хотя и с откатами назад, движение, адаптацию общества к рынку. Для третьих, чей голос стал особенно слышным в последние год-полтора, это – возвращение к историческим российским ценностям и традициям, поиск «духовных скреп».
Для четвертых главным процессом в посткоммунистической России является процесс создания современной российской нации, появление новой национальной субъектности, способной формулировать общенациональные стратегические цели и добиваться их, а сама по себе политическая система имеет второстепенное значение. Этот путь, казавшийся многим вполне очевидным 20 с лишним лет назад, когда распался Советский Союз, и по сей день выглядит крайне проблематичным, несмотря на ряд важных ценностных трендов, особенно характерных для новых поколений россиян и связанных с их переориентацией с традиционных державнических ценностей на ценности национального государства.
Согласно результатам ряда социологических исследований [1, 2], для «новорусской» генерации россиян, активно формирующейся в последние десятилетия, характерны утрата мифов, стереотипов, культурных доминант, во многом определявших особенности русской цивилизации на протяжении столетий. И, соответственно, закономерным является вопрос: вокруг какой нации будет сформировано национальное государство – собственно русской или «новорусской».
Вторая, не менее важная проблема, которая непосредственно влияет на перспективы национальной государственности в России, – это ее социальный и политический строй, реальная конфигурация которого далеко не всегда совпадает с «писанной», конституционной. В огромном государстве, наследнике империи (досоветской и советской) с невыровненным правовым и политическим ландшафтом и зашкаливающими контрастами, эта реальная конфигурация базируется на неформальном правовом контексте, своего рода эксклюзивных отношениях, штучно выстраиваемых между отдельными регионами и центром, различными элитными группировками, этническими и конфессиональными группами. И эти отношения явно не укладываются в рамки республиканской демократии, прописанной в российской Конституции.
На практике мы имеем сложно устроенный «квазимонархический» строй, далекий как от республиканских норм, так и от династической монархии традиционного типа. Подобного рода конструкции и прочны, и непрочны одновременно. Их прочность связана с тем, что они намного больше, чем конституционные конструкции, отражают реальные социокультурные процессы, происходящие в стране, и потому естественны и органичны, независимо от того, что «на дворе», – советская власть или постсоветская демократия. Однако очевидна и оборотная сторона таких конструкций – высокий уровень «эксклюзива», негласных и неформальных договоренностей, поддерживающих всю социально-политическую систему. Ее сложность делает крайне проблематичным механизм передачи и преемственности власти (что в современной России становится серьезной проблемой), а любой кризис центральной власти, приобретающий системный характер, ставит под угрозу само существование государства, что и наблюдалось в новейшей истории страны дважды на протяжении одного столетия. Вакуум центральной власти всегда становится источником центробежных тенденций, «разбегания» российских регионов.
Пока в России мало что предвещает серьезные перемены. Вот – данные опроса, проведенного ВЦИОМ уже осенью
Эта картина ничем не отличается от того, что мы наблюдали и пять, и десять лет назад. Несмотря на вспышку протестной активности рубежа 2011 – 2012 гг., общество продолжает спать, в стране не появилось ни новых лидеров, ни новых политических сил, чей рейтинг в общероссийском масштабе превысил бы среднестатистическую погрешность опросов. Согласно электоральной панели ВЦИОМ (2011 – 2013 гг.), больше больше других перемен жаждут молодые русские националисты (34,7%). Аналогичные цифры – у последовательных либералов – 31,6%, у последовательных консерваторов – 24,2%. Таким образом, будучи в некоторых вопросах близкими к консерваторам по своим идеологическим взглядам, современные русские националисты несколько выделяются на их фоне высоким уровнем недовольства политикой властей и стремлением к переменам.
Но эти цифры все же не должны вводить в заблуждение. Несмотря на видимую стабильность и предсказуемость социальной и политической жизни в современной России, есть основания предполагать, что мы приближаемся к очередному витку глубоких перемен, поскольку процессы, начавшиеся еще 20 – 25 лет назад и продолжившиеся в иной политической «упаковке» в «нулевые» годы, пока так и не привели общество к осуществлению главной исторической задачи – формированию современной российской нации, способной решать собственно цивилизационные проблемы, связанные со стратегическим развитием общества. Все общество живет, по сути, сегодняшним днем, и «горизонт событий», за которым будущее уже неинтересно, определяется жизнью, в лучшем случае, одного поколения. Долгосрочные цели развития нации и российской цивилизации в целом мало кому интересны. Государственные элиты заняты сегодняшними, чисто практическими сиюминутными проблемами. Многих их представителей волнуют исключительно или почти исключительно собственное обогащение, а также создание «запасных парашютов». Более низкие страты общества, включая средний класс, озабочены ежедневным выживанием, гонкой за призрачными благами общества массового потребления.
Именно это обстоятельство, а не «козни» властей и избирательных комиссий, фальсифицирующих результаты выборов, и является главным барьером на пути создания современной демократической политической системы. Подобное положение может сохраняться долго, но не сколь угодно долго. И если нынешнее государство окажется не в состоянии двигаться в сторону национального государства, то риск его распада – как реакция сжатия и упрощения в ответ на сложный, но плохо работающий механизм, – существенно возрастет.
Так, «ценностная революция», ознаменовавшая переход от общества мобилизационного типа к обществу массового потребления, условно датируется серединой 70-х годов прошлого века. Этот период очень плохо изучен и историками, и социологами, многие из которых попросту не заметили произошедших перемен. Лишь сейчас постепенно приходит понимание того, что «начало нынешней революции индивидуализма было положено еще в позднесоветскую эпоху, а не произошло в результате реформ 90-х. Тогда наблюдалось постепенное саморазрушение и советского образа жизни, и советского образа мыслей, произошла тихая реабилитация так называемого буржуазного образа жизни» [5]. Если в обществах западного типа подобные переходы происходят относительно безболезненно, то в России с ее неразвитой институциональной средой, державшейся на эксплуатации неформальных механизмов контроля, унаследованных от традиционно-общинного строя, этот переход привел к процессам национального распада, ярко проявившегося в первой половине 90-х годов.
В частности, это касается тогдашнего ценностного противостояния прозападных элит традиционным национально-государственным ориентирам общества, его историческому соцокультурному коду. Фактически это означало, что энергия строительства национального государства на основе «новорусской» политической нации оказалась в тот период направлена против суперэтнических связей, исторически лежавших в основе империи – как российской, так и советской. «Средний класс», сформировавшийся в позднесоветский период из числа представителей «новой» культурной и научно-технической элиты, оказался оторван от исторической идентичности. Так, на первых этапах либеральных реформ, когда у них еще была относительно массовая социальная база в лице (в первую очередь) городской научно-технической интеллигенции, связывавшей с реформами свои ожидания, направленные на формирование новых механизмов вертикальной мобильности, возник «кризис идентичности», приведший к попыткам перенести групповые, социально-анклавные архетипы, характерные для «столичного субэтноса», на российское общество в целом.
«Новые» отношения между обществом и властью, характеризовавшиеся в то время высоким уровнем доверия к власти практически всех слоев общества, продолжали удерживаться достаточно длительное время, несмотря на постоянное снижение «градуса ожиданий».
Сформировалась тенденция, связанная с контрнаступлением идеологии традиционного для России державничества. Как это видно из таблицы, идея державничества, доминируя в консервативных сегментах общества, не чужда и умеренной части либералов и лишь в относительно немногочисленной группе последовательных либералов (не более 8%) остается уделом меньшинства. А среди тех, кто и называет себя либералом, и отвечает на вопросы анкеты как либерал, более 60% (13% от общего числа опрошенных) заявляют о себе как о сторонниках сочетания рыночной экономики и сильного, «державного» государства.
Таблица. Сторонники и противники «державности» среди консервативного и либерального сегментов общества (ВЦИОМ, октябрь
|
Последовательные консерваторы |
Умеренные консерваторы |
Умеренные либералы |
Последовательные либералы |
Сторонники «державности» |
90 |
62 |
46 |
27 |
Противники «державности» |
7 |
26 |
47 |
70 |
Казалось бы, страна нашла определенный консенсус вокруг базовых принципов формирования новой русской нации. 10 – 15 лет назад можно было предположить, что «общий вектор динамики массового сознания в России будет направлен в сторону национального государства, основанного на принципах общегражданской, суперэтнической, а не этнической идентичности, государства, которое могло бы быть охарактеризовано как «нация-корпорация. Однако для достижения результатов на этом пути было необходимо «еще что-то», то, чего так и не смог дать обществу слишком рациональный политический режим, – какая-то социальная закваска, которая бы придала движению в сторону национального государства большую определенность» [6].
Предпринятая на рубеже 2011 – 2012 гг. во многом под давлением снизу попытка (а, возможно, и имитация) политических реформ, связанная с усилением внутриполитической конкуренции, запоздала. Ставка на бюрократию также себя не оправдала. Результаты власти в сфере государственного и правового строительства оцениваются критически. Особенно большую неудовлетворенность они вызывают в области правоохранительной деятельности и борьбы с коррупцией: лишь 2% опрошенных ВЦИОМ осенью
Трудности процесса формирования современной российской нации в значительной степени отражают глубокий кризис русского национального самосознания, проявившийся в распаде его исторических форм и в постепенной смене этнокультурных доминант. Одним из наиболее существенных проявлений такой смены стала постепенная ревизия в массовом сознании ценности суперэтноса, что во многом парализовало реализацию традиционных цивилизационных проектов. Действительно, под разговоры о державности, строительстве Евразийского союза доля тех, кто в той или иной форме поддерживает лозунг «хватит кормить Кавказ», по данным Левада-центра (
С точки зрения российского экономиста и философа либеральной направленности А.С. Ахиезера, «адаптация прежних самобытных цивилизационных проектов к изменившимся обстоятельствам наталкивается на труднопреодолимые препятствия» [9]. Современный вызов российскому великодержавию – это вызов именно цивилизационный. Для многих представителей либерального течения понятие «цивилизационный» оказывается приравнено к движению в сторону европейской, западной цивилизации. Именно этому движению, по мнению А.С. Ахиезера или историка и политолога Д.Е. Фурмана, и препятствует сохраняющаяся «великодержавность» в массовом сознании. [10]. Д.Е. Фурман (недавно ушедший из жизни) отмечал: «Для России национальное демократическое государство по-прежнему продолжает оставаться принципом развития. Российская Федерация – и не реальная демократия, и не национальное русское государство. Это – остаток, «огрызок» российской и советской империи, скрепляемый имитирующей демократию авторитарной властью. И русское самосознание еще не вышло до конца из кокона имперского и советского самосознаний» [11].
Но проблемы национального самосознания гораздо шире, чем этническая или имперская формы идентичности. Состояние нации определяется ее социокультурным кодом. Его можно определить как набор фундаментальных принципов формирования и поддержания устойчивых областей социокультурного пространства, в рамках которых порождаются культурные тексты, социальные связи, формируется историческая память и через которое происходит осознание места нации в современном мире и в ее исторической проекции. Идентичность включает в себя политическую компоненту, набор политических и социальных ценностей и норм – и шире – «цивилизационный проект», вокруг которого складываются мифы и архетипы; историческую и историко-культурную компоненту; этническую идентичность (восприятие и оценки самих себя, других народов и стран, образы «внутреннего» и «внешнего» врага). Как отмечал Ю.В. Бромлей, «важное место в системе стереотипов-значений занимают представления человека об окружающей нас действительности, себе самом, своих отношениях с этой действительностью и окружающими людьми, т.е. так называемые модели мира» [12].
В понимании ряда современных историков, ярким представителем которых был А.Г. Кузьмин, наследие общинности стало фундаментальным достоинством русской цивилизации. [13] Для мыслителей же и аналитиков либеральной направленности общинность – тормоз на пути прогресса и модернизации. Эту точку зрения часто отстаивает режиссер и публицист А.С. Кончаловский, много занимающийся «русским вопросом» с позиций убежденного западника: «Для того чтобы модернизировать русскую ментальность, нужно проанализировать весь комплекс этических проблем, свойственных русской культуре, которая определяет поведение этих людей, и понять, что там не хватает для того, чтобы возник новый человек, ответственный. Не хватает главного – индивидуальной ответственности» [14].
Философ и политолог А.Г. Дугин говорит и пишет о «России-2» – скрытой за завесой актуальных политических процессов неизменной социально-исторической субстанции, которая определяла и продолжает определять суть русской истории, независимо от политического строя, конкретных властителей и государственных границ. В.Д. Соловей поднимает проблему «несостоявшейся революции» русского этноса, все последние века отечественной истории определявшей конфликт между этносом и «антирусским» государством, революции, которая «вот-вот свершится». Идеологию «Третьего Рима» в современной упаковке как единственно способную мобилизовать русских на развитие предлагает один из ведущих идеологов «национальной модели» В. Найшуль [15]. Представление о том, что «русские» как этнос, нация, со своим специфическим менталитетом, набором базовых ценностей, являют собой неизменную субстанцию, проносимую через века, стало даже модным в последние годы и часто служит для обоснования идеологии «консервативной революции», которая якобы неизбежна, – возвращения нации «к самой себе», к своим вековым традициям и архетипам.
Вместе с тем опрос экспертов, проведенный в конце
Довольно много аргументов в пользу того, что современное массовое сознание россиян предельно индивидуализировано и для модернизационного успеха не хватает как раз скорее навыков и институтов коллективизма, утраченных за последние полвека, дают социологические опросы. Например, согласно результатам уже цитированного панельного исследования ВЦИОМ (
Очень часто приходится встречаться с мнением о негативном влиянии на современный российский менталитет советского прошлого, разрушившего чувство индивидуальной ответственности, а также феномена «советского человека», безответственного и привыкшего к нормам двойной морали. Именно это обстоятельство имеют в виду авторы доклада Фонда «Стратегия 2020», когда пишут о роли культурного кода в становлении модернизационной институциональной среды: «С 1989 года Юрий Левада и его последователи изучают проблему «человека советского» и приходят к выводу, что на русскую традицию наложилась советская, с ее установками на социальную аморфность, недоверие как условие выживания и многим другим» [17]. Между тем авторы процитированного доклада сами справедливо отмечают, что модернизации препятствуют совсем не «коллективистские» ценности, а крайне низкая связанность общества, его атомизированность.
То же относится и к процессу рационализации системы ценностей. Этот процесс также снижает связанность между индивидом и обществом, между поколениями, так как все формы подобной связи держатся на системе «национальной мифологии», поддерживающей общую идентичность не на формальном уровне, а путем апелляции к бессознательным факторам, более эмоционально окрашенным и глубже мотивирующим. Сегодня «ценности становятся все более рациональными, в них все меньше места для разного рода мифологических конструкций. Происходит замена метафизических ценностей материальными, поскольку повседневный опыт людей расходится с декларируемыми ценностями. Следствием вытеснения метафизических ценностей является прагматизм как философия нового поколения» [18].
Собственно фрагменты традиционного общества сохранились лишь в национальных анклавах на периферии государства, а значительную часть россиян, сохраняющих патерналистские ориентации и частично консервативные на парадном уровне ценности, логичнее называть квазитрадиционалистами. Нынешнее думское большинство, апеллирующее к «традиции» и «по жизни» чаще всего укорененное в потребительском мире западной цивилизации, является наглядным примером такого противоречия.
Сознание сегодняшних россиян в целом никак не укладывается в представления о традиционном обществе. Основные ценности, начиная с позднесоветского времени, сводились к индивидуализму, ориентациям на общество массового потребления и определялись выражением «мой дом – моя крепость». Из российского коллективного «я» выделилось индивидуальное начало, которое со временем развивало новые потребности и обретало новые символы. Если «национальной идеей» позднесоветского человека была отдельная квартира, то «национальной идеей» человека постсоветского стала дача с глухим забором – ментальный символ современных «новых русских». Так что и гипотеза о «советской ментальности» как главном социокультурном барьере не подтверждается.
То же касается русской архаики и русского традиционализма. Если бы было справедливо мнение об интенсивной архаизации русского сознания, можно было бы ожидать реактуализации и соответствующих мифов – устойчивых и глубинных ментальных структур, которые более очевидно и зримо, чем ранее, влияли бы на поведение человека и общества. Но, по мнению некоторых исследователей, российское общество продолжает переживать глубокий онтологический кризис и распад привычной картины мира, что является одним из главных факторов социальной и моральной деградации. Как писала Т.Д. Соловей еще более 10 лет назад по результатам «Томской инициативы», «выводы нельзя назвать жизнеутверждающими. Ни один из исследованных мифов не носит общенационального характера и обеспечивает лишь групповую интеграцию. Воспроизводится типичная для России ситуация социокультурного и мировоззренческого раскола. Ни старая, ни новая мифология не в состоянии обеспечить мобилизацию общества для достижения стратегических целей» [20].
Когда историки говорят о незыблемых константах нации, возникает законный вопрос, а что является носителем этой культурной матрицы? Ответ на этот вопрос Л. Гумилев искал в космических волнах, якобы порождающих феномен пассионарности, а В.Д. Соловей видит в «крови», этническом и расовом генотипе. В то же время существует точка зрения, что носителем матрицы является не кровь, а почва, т.е. навыки взаимодействия народа с окружающей средой, которые и формируют его нравственность, эстетику, обычаи, культуру. А это означает, что разрыв с почвой не может кардинально не повлиять на константы национального самосознания. И сегодняшний житель мегаполисов, абсолютно оторванный от своих национальных корней, природы и традиции, не интересующийся ни своими предками, ни историей страны, ни национальной культурой, просто не может быть носителем традиционного этнического сознания, независимо от того, что доморощенные «расологи» называют «составом крови». («Голос крови», на котором делают акцент эти исследователи, тоже вторичен и является своего рода «меткой», позволяющей разделить общество на своих и чужих.) Неслучайно выявляется тесная связь молодых стихийных националистов с группировками спортивных фанатов.
Корни национализма, свойственного нынешним молодым радикалам, кроются, скорее, в особенностях социального устройства современной России, в «брошенности» молодежи, которая вынуждена «по-волчьи» самоорганизовываться в «стаи» и отвоевывать свое место в жизни, чем в переживаниях, связанных с историей России, ее религией, культурой, с тем, что принято называть «почвой». Поэтому относительная популярность националистической идеологии среди новой генерации россиян не должна вводить в заблуждение. Это – не консервативная революция, не завершение «несостоявшейся революции» русского этноса, а скорее запрос на формирование новорусской нации, социальной и идейной основой которой является общество массового потребления, более не желающее нести бремя ответственности за судьбу русской цивилизации, за наследие русского суперэтноса, за иные нации и народы, долгое время составлявшие часть этого суперэтноса и российской империи. Всего же среди молодежи до 22 лет доля сторонников «русских националистов» составляет 13 – 14% при 6% для всей совокупности опрошенных [21].
Русский человек все сильнее ощущает углубляющийся кризис идентичности и все больше нуждается в русском мифе, даже абсолютно ортогональном его реальному бытию, как в некой форме, некоем якоре, за который можно зацепиться, и с помощью которого – даже пусть в качестве обертки или фасада – сохранить свою идентичность.
Вопреки представлениям о неизменной склонности русских к этатизму, культу государства как высшей силы, дающей народу смысл жизни, нынешние русские относятся к государству достаточно прагматично. По их мнению, «государство существует ради своих граждан. Оно должно быть сильным, чтобы эффективно защищать их интересы» (68%), тогда как с тем, что «государство олицетворяет высший смысл деятельности отдельных граждан; жить ради государства, самозабвенно служить ему – нравственный идеал русского человека» готовы согласиться только 9% опрошенных. Приведенные данные убедительно свидетельствуют, что в современной России государство перестало быть экзистенциальной ценностью, превратившись, скорее, в инструментальную.
По своей социокультурной составляющей Россия является сегодня страной индивидуализированной и во многом вестернизированной. «Восток» с его культом «коллектива», подавлением личности, патриархальной семьей, в отличие от «Запада», и культурно, и социально становится все более чужд современному россиянину. Русские традиции, память о которых стала сегодня скорее составляющей частью «парадного пласта» сознания массового россиянина, сами по себе тоже не способны консолидировать общество и превратить русских, россиян в нацию. Но и наличие других консолидирующих «скреп» пока тоже не достаточно очевидно.
Отсутствие реального общегражданского социально-политического проекта влечет за собой появление разного рода локальных и региональных «национальных проектов». Это – некая форма социальной активности, возникающая в ситуации, когда общегражданская политика стала своего рода «мертвой зоной», когда группы общества не видят ни своих интересов, ни своей значимой роли. А в условиях деактуализации ценности государства и распада традиционной структуры общества русская идентичность становится особенно непрочной, уязвимой. Это хорошо видно на примере русских диаспор как за пределами РФ, где русские во втором и третьем поколении нередко утрачивали языковую и культурную идентичность и в автономных образованиях в самой РФ, где они не проявляют характерной для других этнических групп сплоченности и солидарности.
Говоря о «русском вопросе» и формировании современной нации вокруг ее русского этнического ядра, нельзя не затронуть проблему того социального проекта, который может быть охарактеризован как «русский строй». Несмотря на отмечавшуюся смычку между либералами и новыми русскими этнонационалистами, основной запрос направлен в иную сторону. Некоторые называют его направленность левонационалистической [22].
Вот данные панельного исследования ВЦИОМ
Таким образом, либеральный путь развития сегодня поддерживают немногим более 20 процентов россиян. Гораздо больше – примерно 70% – тех, кто высказывается за иной, довольно жесткий, сценарий с целью мобилизовать ресурсы на решение стратегических задач страны, радикально обновить российские элиты, политический класс.
В условиях ценности стабильности и боязни любых перемен эти различия не раскалывали общество. Начавшееся в стране политическое брожение вновь делает актуальным обсуждение всех тех нерешенных вопросов, которые и определяют содержание «русской идеи» на современном историческом витке.
Примечания:
[1] Бызов Л.Г. О перспективах сохранения целостной этнокультурной матрицы этносов России // Вестник МГУ. Серия «Политология». 1994. № 2. С. 34 – 37.
[2] Бызов Л. Г. Социокультурные и социально-политические аспекты формирования современной российской нации // Полис. 2012. № 4. С. 41 – 55.
[3] В исследовании «Современная российская молодежь – ценности и образ жизни» зафиксирован значительный разрыв в историческом самосознании между нынешними двадцатилетними, полностью сформировавшимися уже в постсоветской России, и более старшими поколениями, пережившими и помнящими события рубежа 90-х годов. Но это тема для отдельного обстоятельного анализа.
[4] Бызов Л.Г. О перспективах сохранения целостной этнокультурной матрицы этносов России // Вестник МГУ. Серия «Политология». 1994. № 2. С. 34 – 37.
[5] Ципко А. Застой нам только снится // «НГ», 18 октября, 2011.
[6] Бызов Л.Г. Власть и общество: первые контуры постпереходной эпохи // СОЦИС. 2001. № 4.
[7] Бызов Л.Г. Путинская бюрократия – субъект развития или тормоз? // СОЦИС. 2002. № 4.
[8] «Русский марш» получил одобрение // Сайт Левада-центра, ноябрь,
[9] Ахиезер А.С. На цивилизационном перепутье // Ахиезер А.С. История России: конец или новое начало? М. 2006.
[10] Фурман Д.Е. От Российской империи к русскому демократическому государству // «Неприкосновенный запас», 2010, № 5 (7).
[11] Там же.
[12] Бромлей Ю.В. К вопросу об особенностях влияния культурной среды на психику // Советская этнография. 1983. № 3. С.71.
[13] К какому храму мы ищем дорогу. Сб. статей / Под ред. А. Г. Кузьмина. 1989.
[14] Кончаловский А. Выступление на «Эхо Москвы» в программе «Особое мнение». 14 октября
[15] Дугин А. Как мы можем проиграть страну // ЖЖ, 29 октября,
[16] Подробнее см.: Бызов Л.Г. Контуры будущего России и социокультурный код современной российской нации // Бызов Л.Г. Контуры новорусской трансформации. М.
[17] Аузан А. и др. Культурные факторы модернизации. Доклад. М. – СПб.
[19] О чем мечтают россияне: идеал и реальность / Под ред. М.К. Горшкова, Р. Крумма, Н.Е. Тихоновой. М. 2013.
[20] Соловей Т.Д. Русские мифы в современном контексте // Базовые ценности современных россиян. М. 2002.
[21] ВЦИОМ, панельное исследование
[22] Перелом. Сборник статей о справедливости традиции / Сост. А.В.Щипков. М. 2013.
Опубликовано на сайте 13/01/2014